«Называют нас фашистами, а сами – рашисты». Свидетели Второй мировой о двух войнах и цене победы

1941 молодую Юлию Дружкову не долго держали в Харькове. Когда город начали бомбить, людей решили эвакуировать и стали отправлять в Сталинград (теперь Волгоград, город в РФ – ред.) обычными товарняками. Говоря о ситуации в Харькове того времени, женщина добавляет, что сегодня ее «трудно представить». Мы пересматриваемся – возможно, и к лучшему, что Юлия Афиногеновна не до конца понимает масштабы сегодняшней войны и тот факт, что представить уже совсем нетрудно.

– Мы долго доставались Сталинграду товарняком. Только выгрузились из этого эшелона, как вдруг налет – бомбардировка. Из огня и в пламя. Мы так испугались. Мы полагали, что в Сталинграде спокойно. Так и началось.

Папа Юлии Дружковой служил на фронте, а мать работала на заводе по изготовлению патронов. А саму девушку отправили на ускоренные курсы медсестер. Днем – обучение, вечером – практика.

– Мы круглосуточно, неделями не выходили на воздух. Четырехэтажная школа (в ней разместили госпиталь – ред.), двухъярусные кровати, представляете, сколько там? 800 человек ранены, отделения. И ты одна дежурная, и врач дежурный. Светомаскировка. На столе врача стояла лампа. А кругом темно, и мы как котята. А ночью крики: «Сестра! Врач!». Мы бегаем, бросаемся.

В то время Сталинград полыхал. Пока на шаткой линии фронта, больше похожей на месиво, шла битва, город беспощадно бомбили. Женщина, прижав руки к ушам и округлив глаза, вспоминает трассирующие шары и свистящий звук, который они по себе оставляют. Ни дня не проходило, чтобы нацисты не сбросили бомбы, разрушая дома и унося жизнь людей. Молодые медсестры и врачи после очередных налетов ходили по завалам и собственноручно эвакуировали раненых.

– Во время бомбежек многие погибали. Мы подбирали их с носилками. А такой лежит солдат – а вы кто? Мы говорим – мы вас сейчас заберем. «Вы? Меня? Мужчину! Да вы девочки, вам еще рожать, а вы таскать! Ни на какие ноши я не лягу!». А идти ему нельзя, у него в бедренной части (рана – ред.). И как это вытащить, надо же его доставить. Такова была наша служба.

Рассказывая о войне, Юлия Афиногеновна периодически ищет руки собеседника. Ей важно чувствовать, как ее сейчас слушают. Говоря о своей роли, она постоянно подчеркивает, что была ребенком и ничего не понимала – жила без долгосрочных планов, не зная когда закончится война. «Мы знали, что идет страшная война. А что с нами, как мы, что будет дальше – мы не знали». Еще одна явная параллель, которую мы о себе проводим.

В Киев Юлию Дружкову, ее семью и коллег вывезли после освобождения столицы от нацистов – в ноябре 1943 года. Война еще шла в полную силу, но деоккупация Киева давала надежду и поднимала боевой дух. Сначала эшелон медсестер планировали возить за смещающимся фронтом, но позже приняли решение оставить их в Киеве. Как прошел День победы, Юлия Афиногеновна не очень помнит, но четко описывает свои ощущения – радость и облегчение от того, что больше не нужно бояться и жить.

Вторая половина ХХ века для женщины прошла довольно бурно – Юлия Дружкова успела поработать под руководством Николая Стражеско, в честь которого в Киеве был назван кардиологический институт. Еще одно яркое воспоминание – академик Борис Патон.

– Я пришла работать в училище, где сейчас Киевская могилянка, в отдел спецработ и начальник мой ушел в отпуск. Я осталась, отдел был большой, и я становлюсь начальником. Меня представили Патону. Там отдел замыкался на нем и значит, единственным моим начальником стал Борис Патон.

За свою жизнь Юлия Дружкова занимала высокие партийные должности, в том числе те, на которых она совершала разные «тайные дела», как сама их называет. О нынешней войне женщина знает немного – сказывается возраст и фактическое отсутствие связей с внешним миром. В доме у ветерана нет ни телевизора, ни компьютера. Вопрос, как она относится к тому, что россияне напали на Украину, Юлия Афиногеновна, как показалось сначала, не поняла. Но позже, улыбнувшись, процитировала строки из комедии Александра Грибоедова «Горе от ума».

– Помните монолог у Чацкого? «Французик из Бордо» рассказывал, как собирался в путь в Россию, к варварам «со страхом и слезами». Когда это было, а их уже называли варварами...

Перед тем как идти мы благодарим женщину за разговор, а она разводит руками и говорит, что мало чем может быть полезна. «Медсестры даже не получали никаких наград, я же не фронтовичка», – говорит Юлия Афиногеновна, опираясь на ходунки.

Голод, война и фотография

Ветеран Владимир Константинов тоже живет на Подоле, мы идем к нему пешком. По дороге сопровождающая нас Галина Выговская делится своим прошлым. Женщина родилась в 1948 году, ее отец служил на фронте до уличных боев в Берлине. Своих детей он в первую очередь учил истории.

– Почему я этим живу, не могу их оставить? Папа прошел все это, а он сам – историк. Его дед собирал большую библиотеку и учил детей истории. Мой отец знал – история меняется. Я хочу ее сберечь.

Ветеранов осталось мало, многие умерли от коронавируса. За несколько лет из тысячи в Киеве их осталась сотня. Вторая мировая вскоре окончательно превратится в историю, больше не имеющую свидетелей.

Владимир Константинов живет в таком же доме с широкой лестницей и высокими потолками. У дверей нас встречает улыбающийся мужчина в костюме украинской олимпийской команды. Всю жизнь Владимир Афанасьевич посвятил физкультуре. 94-летнему мужчине не дашь его возраст.

На стенах квартиры висят черно-белые фотографии, на одной из них мы сразу узнаем молодого Владимира Афанасьевича. «Да, это я», – гордо произносит мужчина и выпрямляет спину.

Его комната больше похожа на мастерскую – на полках стоят деревянные фигуры мужчин и женщин, на стенах висят картины. Сельский дом с соломенной крышей, церковь на берегу реки, дети. Сюжетов много и все они очень теплые, как будто читаешь школьный сборник украинской поэзии. Мы садимся и на руки к пенсионеру запрыгивает большая серая кошка Дымка.

– Я родился в селе Киевской области, село Витачев – историческое село Обуховского района. 1928 года. Начался голодомор. В деревне начали умирать. Мои родственники по маме все скончались от голода.

Человек говорит легко, плавно жестикулирует, словно рисует. Война застала 13-летнего Владимира Афанасьевича на Трухановом острове, где они жили в то время.

– Мы в тот день утром купались с пацанами в Днепре. Вдруг мы увидели воздушное сражение – это Messerschmitt и наш такой тупорылый истребитель. Было сражение, мы купаемся, а обломки летят в воду.

Киев начали бомбить и местные власти выселили людей с Труханового острова. Семья мужа поселилась на Подоле, напротив Фуникулера. Нацистов он видел своими глазами.

– На Сагайдачного в то время были сплошные магазины. В начале войны люди стали их обносить. Я любил рисовать, а в канцелярском магазине были акварельные краски. Я побежал на Контрактовую, там на улице была очередь за хлебом, и немцы бросили в них бомбу. Все погибли.

Оккупацию Киева немцами невозможно не сравнить с тем, что переживают захваченные украинские территории сегодня. Нацисты ездили по городу на транспорте со свастикой, магазины работали плохо или закрывались совсем. Кафе и рестораны были открыты только немцам, их же обслуживали в больницах. В городе работали своеобразные концлагеря.

Такие же истории мы сегодня слышим о Мариуполе, Мелитополе, Донецке и Луганске. Россияне мало чем отличаются от тех, против которых боролись. Называя украинцев фашистами, оккупанты точно следуют методикам Третьего Рейха, не забывая добавить немного российского империалистского пафоса.

– Папа попал в плен. Здесь был концлагерь на одной из улиц. Мама получила записку, Прасковье ее звали: «Паша, принеси поесть». Мы приходим, там пустырь такой, забор, убитые люди у забора, проволочные ограждения, пленные. Сидит немец с танковым пулеметом на углу и кто-то за забор – стреляет. И вдруг увидели отца. Я увидел его и уполз, а немец на меня направил пулемет. Все пленники, которые там были, бросились на немца, накрыли его. Я отцу передал эту корзину.

Держа город в оккупации, немцы пытались убедить население, что они таким образом его увольняют. Для этого по Киеву развесили плакаты с Гитлером и подписали их «Гитлер освободитель!» На их фоне особенно цинично выглядели повешенные.

Мы спрашиваем, как украинцы относились к немцам того времени. Владимир Афанасьевич морщится, а потом говорит, что и среди них были люди.

– Мой папа наткнулся на немца однажды, когда шел домой. Идет и видит его с автоматом наперевес. Вспомнил слово «kinder» (ребенок на немецком – ред.), кричит «У меня kinder!». А немец вынимает портмоне и говорит – вот у меня тоже дети. И он провел его до самого дома, этот немец.

Описывая этот эпизод, мужчина начинает плакать. Мы успокаиваем его и задаем вопрос о параллели. Он понимающе кивает.

– Это преступное нападение, это глупость. Это преступление, я считаю. Такого не должно быть. Они называют нас фашистами, а сами – рашисты. То, что показывают наши – это успех, это победа. Россия лишена всего, опозорен Путин, все от него отказались. У нас украинская идентичность, мы – крепкое государство.

Мы обсуждаем риторику россиян, приватизировавших победу во Второй мировой войне, а теперь бомбят города, где живут те, кто эту победу ковал. Владимир Афанасьевич отмечает, что в большинстве своем тяжесть войны упала на украинцев. Оккупация, бомбардировка, миллионы погибших, сотни украинских батальонов.

– Это глупость, какое освобождение? Я мечтаю о победе. Мой папа всегда первый тост произносил: «Чтобы не было войны». А они хотят «повторить». Что повторить?

Мы благодарим Владимира Афанасьевича, напоминая ему разобрать продукты, которые оставили на кухне. Он улыбается и говорит, что поделит их с соседом – так у них принято.

Не прошло и сотни лет, как в мире снова идет большая война. Снова бомбят города, снова оккупируют, снова убивают. Став одной из победивших стран, Россия решила, что имеет право диктовать условия и мировой порядок, делить территории и переписывать историю. Как и 80 лет назад, украинцы сражаются с врагом. Как и сотни лет назад, враг тот же. Остается надеяться, что это последняя битва и россияне больше никогда не смогут повторить.

Автор: Юлия Акимова

Источник: РБК-Украина