Коммуникации и молчание власти

Ни одна власть не может удержаться на административном ресурсе. Только один приказ без ответной «любви» очень неустойчив. По этой причине Сталин искал и создавал всенародную любовь к себе. Вся сфера литературы и искусства пронизана любовью к партии, что однозначно означало и любовь к Сталину. Песни счастья должны звучать над страной, в противном случае удержать власть очень сложно и затратно. Каждый украинский президент находил свою сюжетную линию, которая нравилась населению, и старался придерживаться ее, а не говорить о том, что населению не очень нравится.

Говорить с населением в принципе всегда тяжело. Для этого надо переходить на другой уровень, который видим глазами маленького человека. Советская программа «Время» часто грешила, не делая такого перехода, повествуя о бесконечных победах. Населению не интересны точки отсчета власти в виде тонн и километров из большого мира. Ему нужны точки отсчета, приближенные к его маленькому миру.

Власть — это всегда монолог, иногда удачный, иногда нет, но тенденция к монологичности всегда присутствует. Удачность коммуникации возникает, когда первое лицо может уходить от текста, написанного спичрайтерами, поскольку иногда украинские спичрайтеры даже не видели своего президента вживую, тем самым они создавали не индивидуальный, а массовый продукт.

Рейган, например, известен своими рассказами из жизни, которые придавали живость его повествованию. И вообще он как бывший актер понимал, что может интересовать публику. Троцкий — хороший оратор, но с трибуны, а это иное. Умение слышать других трудно проявить, стоя на трибуне. Сталин, вероятно, мог закрывать этот разрыв мира большого и мира малого литературой и искусством. Если пропаганда была жесткой силой, то литература и искусство — мягкой. Они привлекали к себе, тем самым информация не встречала сопротивления, как это бывает в случае пропаганды.

Сегодняшние президенты научились говорить без бумажки, но это лишь победа над формой. Что касается контента, то выше отмеченный разрыв между мирами большим и малым они закрыть все равно не могут. С точки зрения попадания в цель они говорят неизвестно кому и непонятно что. Это такая односторонняя коммуникация, где слушатель оказывается лишним.

И. Бекешкина, например, видит такие недостатки коммуникации П. Порошенко как президента: «Многое зависит от того, удастся ли президенту Зеленскому избежать ошибок президента Порошенко. Построить эффективную коммуникацию с людьми. Ведь кто мешал Порошенко или Гройсману раз в неделю по телевизору не просто выступать с монологами, а общаться с журналистами, отвечать на острые вопросы, объяснять, что происходит, что можно сделать, а что нельзя. Нормальным тоном. Это и была одна из главных ошибок Порошенко — его тон общения, такой пафосный. Людей он всегда раздражал. Все хотят простого разговора. Посмотрите на президента РФ Владимира Путина, вот такого простого разговора ждут от президента и у нас. Ролики и обращения Зеленского также отличает этот нормальный и спокойный тон обращения-беседы. Если в построении коммуникации он достигнет успеха, падение его электоральной поддержки не будет таким быстрым».

И сам Порошенко, правда, постфактум, говорит о слабости своей, как он ее называет, «коммуникационной политики». В числе своих недостатков он также видит слабую защиту от российской информационной агрессии, а также отсутствие в Украине защиты от фейковых новостей.

Точно так наставляет новую власть Г. Касьянов, говоря: «возможно, самый серьезный вызов новой власти – это коммуникация слуги с народом. Последний все еще живет в ожидании чуда и во многом одержим патримониальными и патриархальными предрассудками. Для улучшения ситуации необходимы действия, которые вряд ли вызовут одобрение тех, кто справедливо возмущается высокими тарифами и низкими зарплатами. Можно лишь надеяться, что предвыборная стратегия прямой коммуникации с разговорами, объяснениями, а в случае необходимости – извинениями не будет забыта».

Еще сложнее выполнить то, что власти надо разговаривать в соцсетях, а не с экрана телевизора, чего она не умеет делать. Экран телевизора задает официальный тон общения, принципиально монологический, соцсети приближают к диалогу. Правда, победа на выборах благодаря микротаргетингу, реализованному М. Федоровым, говорит о том, что готовый задел для этого есть.

Государство продолжает любить телевидение за его понятность, но вот результативность его падает. Однако в человеческой цивилизации ничего не уходит сразу, и телевизор еще долго простоит рядом с нами. Он ведь не только новостной, но еще и развлекательный.

В российских социологических данных, например, телевизор еще силен: «Телевидение по-прежнему остается основным источником информации для большинства россиян, но его аудитория постепенно снижается. Если десять лет назад информацию по телевизору получало 94% россиян, то сегодня таких 72%. Реже всего получают новости по телевизору самые молодые: 42% (среди россиян до 25 лет) против 93% среди самых пожилых (65 лет и старше). У молодежи роль главного источника информации сегодня играет не телевидение, а социальные сети». При этом телевидении и в Британии остается впереди — 3 часа 12 минут ежедневно. Но это уже падение на 11 минут в сравнении с 2017 годом. А стриминговые сервисы показывают рост и рост.

Однако всякие сенсационные вещи, в том числе неожиданные для власти, придут несомненно из соцмедиа. Например, для США это оказался призыв штурмовать Зону 51 в поисках спрятанных там тайн инопланетян. Два миллиона людей        пообещали прийти, а ВВС предупредило не подходить к базе. Автору этого шутливого сообщения пришлось даже организовать инопланетный фестиваль, чтобы отвлечь желающих от своеобразного «крестового похода».

Коммуниктивно можно исправлять то, что сделано неудачно, например, в физическом пространстве. Например, постсоветская власть не избавилась от того, что можно обозначить как начальственный синдром, когда власть забывает, что является нанятыми за деньги налогоплательщиков «слугами народа».

Писатель В. Сорокин говорит об этом как о поведении опричников, что власть может «вести себя по отношению к населению, как оккупант. Опричники так и вели себя. Тактика выжженной земли, когда они, возвращаясь из разграбленного и практически уничтоженного Новгорода, резали скот в деревнях и жгли дома,— это тактика оккупантов. Яд помог родиться идее, что есть мы и есть они — власть, к которой я, маленький человек, гаишник или чиновник, прислонился. И я теперь оккупант в своей стране. Этот яд и формирует, на самом деле, вертикаль власти. Пока это не будет описано, вскрыто, названо своим именем и обсуждено, система будет работать. Если на Западе каждый человек может сказать: «государство — это я», то мы говорим: «государство — это они». И народ ощущает государственную власть как власть оккупантов, живущих и действующих по своим, неведомым законам. Один пример. Хрущев решил вырубать на приусадебных участках яблони. Абсолютно оккупационный жест! А помните, как боролись с пьянством, вырубая элитные виноградники? Западному человеку это трудно себе представить, а ведь речь — о наследии опричнины. Сегодня она обретает второе дыхание…».

Это все характеристики власти, которые вбиты в подсознание как власти, так и населения. И они предопределяют поведение и тех, и других. Мы не ждем от власти добра, как и власть ничего особо не ждет и от нас.

Опросы Левада-центра продемонстрировали, что население даже лучше воспринимает советскую власть, чем постсоветскую. Вот семантические доминанты восприятия власти:

А вот и выводы Левада-центра: «Самые популярные суждения о советской власти – близкая народу (29% опрошенных), сильная, прочная (25%) и справедливая (22%), тогда как современная российская власть воспринимается как криминальная, коррумпированная (41%), далекая от народа, чужая (31%) и бюрократичная (24%). Такой расклад сохранялся даже в самые благоприятные для власти годы, отмечают социологи, – в 2008 г., когда был пик массовой удовлетворенности экономическим положением и патриотически-милитаристской гордости после войны с Грузией, и в 2015–2016 гг., в период крымской мобилизации, патриотической эйфории и наибольшей удовлетворенности деятельностью власти».

Мы живем не столько в реальном мире, сколько в модели мира, поскольку именно она предопределяет наши действия. Она вносит понимание в наш мир, который часто предстает перед нами как хаотический. И мы серьезным образом нуждаемся в такой модели, поскольку не привыкли верить модели официальной. Ведь  в советское время партийные чиновники вели нас под знаменем «Вперед к победе коммунизма», а потом практически те же люди стали вести нас под знаменем «Вперед к победе капитализма». И в том, и в другом случае победы пока не видать.

Модели мира могут конкурировать. Но их достоверность часто подрывается уровнем громкости вещателей. И здесь громкость телевидения часто побеждает.

Н. Исаев так рисует эту модель мира, создаваемую российским ТВ: «Большинство – это, конечно, в основном люди старшего поколения, выросшие в эпоху черно-белых телевизоров и генетически вздрагивающие от звуков «Лебединого озера». Они до сих пор хохочут над кривлянием в «Кривом зеркале» и радуются Якубовичу в кокошнике. Они с искренним негодованием осуждают иноэкспертов в политических шоу с Соловьевым, готовы, как и их оппоненты, избить, облить соком и выгнать из студии под аплодисменты. Вместе с Малаховым они рыдают над брошенной сельчанкой с пятью детьми, и уже, кажется, свои собственные проблемы не так уже и велики. И пенсию, пусть и небольшую, вроде платят, зато все-таки как все-таки хорош кокошник и публичное посрамление «укропа»».

Телевидение было главным генератором мифологии во второй половине двадцатого века. Кино только добавляло штрихи к картине мира, создаваемой телевидением. В свое время религия имела меньше возможностей, чем сменившая ее идеология для продвижения своих месседжей. Зато месседжи религии работали больше на душу, в то время как месседжи идеологии были ориентированы более на тело, поскольку были более рациональными, чем эмоциональными, как религия.

Сегодня потеря стратегических религиозных и идеологических гранд-нарративов, которые могли объяснить все, создала потребность в увеличивающемся объеме объяснений и интерпретаций тактического порядка. С каждым годом мир становится все менее понятным, отсюда тяга к разговорному жанру на ТВ, когда собирается несколько людей и начинается почти бесконечное говорение.

Соцсети со своими несомненными плюсами принесли и свою беду. Д. Аджемоглу пишет: «Проблемы, от которых сегодня страдают социальные сети, идеально иллюстрируют, что именно может случиться, когда единообразные правила навязываются без учёта социального контекста и эволюционировавшего поведения. Богатые и разнообразные модели общения, которые существуют в офлайне, заменяются чётко прописанными, стандартизированными и ограниченными моделями общения на платформах, подобных Facebook и Twitter. В результате нюансы личного общения(или новостей, передаваемых СМИ, которые пользуются доверием) оказываются стёрты. Попытка «соединить мир» с помощью технологий создала трясину пропаганды, дезинформации, ненависти и травли».

И еще по поводу демократии: «недостаточно регулярных выборов для того, чтобы помешать крупным технологическим компаниям творить высокомодернистский кошмар. Поскольку новые технологии могут препятствовать свободе слова и достижению политического компромисса, а также усиливать концентрацию власти в правительстве или частном секторе, они способны нарушить само функционирование демократической политики, создавая порочный круг. Если мир технологических компаний предпочтёт пойти по пути высокого модернизма, тогда в конечном итоге они могут повредить нашу единственную надёжную защиту от его высокомерия — демократический надзор за разработкой и применением новых технологий. Будучи потребителями, работниками и гражданами, мы все должны быть лучше осведомлены об этой угрозе, потому что лишь мы одни можем её остановить»

Гранд-нарративы еще могут «проявляться» долго в литературе и искусстве, поскольку они и меняются инерционно, и хранят в себе прошлые взгляды. А. Столяров так, например, написал: «Все большие писатели, так или иначе, откликались на «текущий момент». «Бесы», толчком для которых явилась «нечаевщина». «Отцы и дети», отразившие феномен «русского нигилизма». «Война и мир», «Тихий Дон», «Дом на набережной»… Российская атмосфера всегда была пропитана текущей политикой, и каждый автор – вольно или невольно – дышал этим воздухом. Однако выразить политический вкус времени удается немногим – для этого необходим особый талант».

Сегодня, как и вчера, на службу власти ставят хотя бы квази-идеологию вместо идеологии. Это и привычно, и непроверяемо. Вероятностной правдой нас пытается убедить в правильности пути, поскольку каждый президент говорит слова с памятника Ленина — «Верной дорогой идете, товарищи».

Все постсоветское пространство выросло на победе идеологии над религией. После чего идеология также благополучно канула в лету, а ее сподвижники быстро переквалифицировались в политологов и социологов, благо их в советское время не водилось вообще.

Правда, Ю. Сапрыкин все же нашел в современной России новую идеологию: «Начиная с 2012 г. государство уже не пытается уловить витающую в воздухе национальную идею, ответить на неоформленный общественный запрос – но впервые за всю постсоветскую историю само формулирует официальную квази-идеологию, которая должна стать основой национальной идентичности. Россия – это особенная страна. Ее основа – это сильная власть, патриотизм, уважение к религии и традиционные семейные ценности. Она окружена (и всегда была окружена) кольцом врагов, которые завидуют ее природным богатствам и моральным достоинствам. Кроме того, Россия – страна, которая победила фашизм и может в случае чего это повторить. Эта идеология утверждается через серию пропагандистских кампаний, в которой общество мобилизуется перед лицом сконструированной внешней угрозы – арт-активистами, которые глумятся над православием, гей-пропагандой, которая подрывает основы здоровой семьи, иностранцами, которые вывозят за границу русских детей. Кульминацией этого мобилизационного импульса стала новая «война с фашизмом», развернувшаяся в 2014 г. на экранах ТВ, причем главное ее территориальное завоевание и сопутствующая ему эйфория общенационального триумфа не стали ее итогом, а лишь предшествовали ее разворачиванию. Новая идеология – не только квази-, но и софт-: она не требует искренней веры и энтузиазма, достаточно ритуальных проявлений лояльности. Радиус ее применения тоже ограничен: она может объяснить омоновцу, в чем высший смысл необходимости избить дубинкой подростка, или сработать как компенсаторный механизм для жителей моногородов, живущих без каких-либо перспектив – и спасающихся от безнадежности через ощущение принадлежности к великой сильной стране».

Но в чем-то это идеология слишком потайная и неформулируемая внятно, поскольку не имеется не только идеологических институтов, призванных однозначно  и точно ее формулировать, но и без населения, призванного ее исповедывать, бья поклоны. Она стремится к идеологии жизни, которую надо не учить и конспектировать, а выполнять, чтобы не получить дубинкой по голове. Это не постоянная, а временная идеология, найденный инструментарий удержания населения с правильно опущенной книзу головой. 

Незаметность этой идеологии момента иллюстрируют и попытки собрать аналог психологического таргетинга в российских условиях. К. Гаазе пишет о внедрении искусственного интеллекта в российскую политику: «Кириенко в ИИ интересует вот что. С самого прихода в Кремль он формально дистанцировался от старого политического инструментария. Да, кандидатов снимают, оппозицию бьют, а блогерам и лидерам мнений по-прежнему, говорят, доплачивают за посты в фейсбуке, но все это происходит без былого энтузиазма, это кустарщина. Цель Кириенко – собрать такую технику для выборов, которая бы не нуждалась в этих самодельных инструментах. Во время кампании 2018 года люди Кириенко впервые применили технологии таргетирования интернет-сообщений (Mail.ru, Youtubeи так далее) на российском избирателе. Но выходило слишком грубо: подрядчики, по словам сотрудников Кремля, жаловались, что данных слишком мало, чтобы собрать модели нужных профилей, можно таргетировать только пол, возраст, геоданные и иногда расходы».

И  в продолжение темы: «Эксперименты с ИИ на московской площадке помогут Кириенко настроить русскую вариацию OCEAN. Разница с CambridgeAnalytica будет заключаться лишь в том, какого рода данные используют вместо 120 вопросов анкеты или 253 параметров профиля в фейсбуке. Скорее всего, речь пойдет о потребительском поведении, образе жизни, медицинских данных, неформальной сети экономических связей и так далее. Но нет сомнений, что такая модель будет создана и может оказаться вполне эффективной. Вместе с приватизацией будущего мы заодно получим сверхадаптивную политическую машину, сделанную по последнему слову науки и техники«.

Напомним, кстати, что А. Коган, один из создателей этой        методологии, когда-то выступал перед министрами и Грефом в Москве, а точнее под Москвой, где было обрано место выступления и куда его доставили вертолетом из Москвы.

Каждая власть хочет иметь свою идеологию, чтобы облегчить себе жизнь. Так она вводит проверку на лояльность граждан. Однако если идеология более кабинетна, то контр-идеология создается и закаляется в протестных митингах. Любые столкновения с властью делают ее все более и более виноватой, что мы видим по разгонам протестов в Москве 2019 году.

Украина прошла эти разгоны, начиная с первой студенческой революции на граните. И тогда, и в 2014 году действия власти вылились в идеологический мем «это же наши дети», о тех, кого разгоняли силовики. Янукович то ли не учел этого, то ли, наоборот, его подставили, но совершил такой же ошибочный шаг. Но и о том, что его подставили, можно думать по той простой причине, что все это посреди ночи снимали представители нескольких телекомпаний, что, конечно, за пределами нормы.

О. Маховская пишет: «Медиа играют роковую роль в формировании протестного движения. Официальные СМИ создают атмосферу нетерпимости по отношению к протестующим, независимые СМИ формируют идентичность участников и повестку дня (кто мы и за что боремся)».

Добавим, что еще в первую мировую войну было четко определено, что население наиболее болезненно реагирует на военные действия против детей, женщин и стариков. Теперь если посмотреть ретроспективно, то выведенные на улицы и площади студенты и молодежь были во всех таких ключевых точках истории второй половины двадцатого столетия. Это Париж, это Прага, это Пекин… И в большинстве случаев это цементировало протестную идеологию, что в результате вело к падению или уступкам режима. Это такая арифметика реагирования массового сознания.

В 21 веке была такая же молодежная «арабская весна». Ю. Латынина пишет о : «И одна из важных вещей, которую мы видим — это то, что в Москве образовалось неожиданное явление — молодежный пузырь. Я напоминаю, что, собственно, «молодежный пузырь» — это термин, который связан с высокой рождаемостью. И вот чаще всего революции, которые происходит, объясняются этой банальной причиной — рождаемостью.В этом смысле «арабская весна» — это чисто такой «молодежный пузырь». Вот резня хуту и тутси знаменитая — это молодежный пузырь. Это огромное количество молодых самцов, которым альфа-самец неприятен самим фактом своего существования. Это биология. Вот не было бы в 1917 году высокой рождаемости — не было бы революции. Вот не разрешил бы Хрущев аборты — советский режим снесли бы еще  в 70-х годах из-за демографического давления».

Снести-бы не снесли… Но прогноз развала СССР на 1985 г. дало не ЦРУ, а корпорация Шелл, акцентируя то, что в этом время на авансцену выходит новое молодое поколение, а у него другие представления о демократии. Об этом писал футуролог П. Шварц, занимавшийся сценарным планированием в Шелл.

Чтоб соответствовать демократическим нормам, для Путина создали полу-управляемые формы телеразговора с населением, которые выглядели достаточно эффектно в самом  начале: «Для Путина уже на первом сроке было придумано несколько форматов, трансляция которых стала обязательной на ТВ. Это прямая линия, которая проходит с 2001 г. и выходила в эфир даже тогда, когда тот был премьером (она называлась «Разговор с Владимиром Путиным»), а также большая ежегодная пресс-конференция с участием журналистов со всей страны. Во многом она напоминает прямую линию – с той разницей, что о проблемах главе государства сообщают журналисты. Формат прямой линии остался одним из немногих, который существует в прямом эфире. Когда он только задумывался, его инициаторы – руководители ОРТ и РТР признавали, что в такой формат общения президента с народом заложен «большой коэффициент импровизации». Сама прямая линия переросла в политтехнологический инструмент Кремля. Так, в декабре 2011 г. о коррумпированности власти Приморья в прямом эфире заявил Путину житель края, а спустя два месяца ушел в отставку губернатор Сергей Дарькин».

Но потом то ли их рутинность, то ли усталость самого Путина убрали интерес населения, оставив лишь внимание начальников и журналистов, которым надо было об этом писать.

В принципе форматы играют большую роль, хорошо найденные — еще лучшую. Д. Золотухин с коллегами проанализировали «сериалы» российской пропаганды, призванные удерживать конкретные пропагандистские сюжеты долгое время. Здесь констатируется: «каждая серия (или эпизод) сезона отображает одну конкретную ситуацию, соответствующей сценарной линии и сезона, и сериала. То есть каждая серия, а другими словами, дезинформационное сообщение или специальная информационная операция разведки — усиливает большой нарратив и повторяет пропагандистскую историю». 

И вернемся к коммуникативному использованию детей. Статья Маховской называется «Сироты протеста». Здесь она пишет уже о московских протестах: «Ключевым для манипуляции сознанием населения стало слово «дети». Официальные СМИ пытались пристыдить всех участников и сочувствующих протестам, называя детьми солдат срочной службы, одетых в форму Росгвардии. Как в романе Ильфа и Петрова: бедные сиротки из приюта, братья-мордовороты… Лица их закрыты балаклавами, в руках дубинки, и бьют протестующих они не по-детски. Называя гвардейцев детками, власти пытаются умалить размах агрессии против населения. После марширующих в военной форме на День Победы малышей в детских садах граница между детьми и военными, очевидно, стерта. Но детская тема на этом не исчерпалась. Арестован блогер, который призвал (возможно, тоже в шутку) мстить детям силовиков. Наконец, в срочном порядке, по законам военного времени, объявляют о возможности лишить прав родителей, которые с годовалым младенцем прогуливались в месте предполагаемой акции, а под видом проверки условий жизни младенца в их квартире проводится обыск (ночью!). Населению угрожают: мы отнимем ваших детей, если вы выйдете на улицы, — только пикните»

Психологи знают, что взгляд на ребенка активирует выделение допамина, так называемого гормона счастья. Даже собаки в своей эволюции научились для манипуляции людьми своими мускулами имитировать детское выражение лица. Это так называемые «щенячьи глаза», вызывающие у хозяев умиление, а собакам они помогли сдружиться с людьми.

Сегодня такого рода технологии освоили люди, «создавая машины, изменяющие людей». Так работает Б. Фогг, создатель  Stanford Persuasive Technology Lab, который говорит прямо: «Мы создаем сейчас машины, которые могут изменять то, что люди думают и что делают, и машины могут сделать это автономно«. В качестве примера он говорит о своем студенте, создавшем в результате Инстаграм, влияющий на поведение 800 миллионов людей. Несомненно, что власть будущего заинтересуется этими внесловесными коммуникациями.

И в заключение отметим, что власть и сегодня не только говорит, она даже чаще молчит, когда от нее требуют слов. И анализ этого молчания может дать даже больше, чем анализ говорения власти, поскольку он приоткрывает ее незащищенные места, которые она не хочет никому демонстрировать.

Георгий Почепцов, Хвиля